Узор твоих снов - Страница 53

Лариса улыбнулась и отложила снимок. А вот и свадебные фотографии родителей…

– Я так гордилась Оленькой, когда она в институт в Москве поступила! А поначалу переживала, когда она из нашего городка в столицу решила податься… – погрузилась в воспоминания бабушка, взяв из стопки фотографий ту, на которой держала маленькую Олю на руках.

– Бедное дитя… Я так боялась, что не смогу дать ей достойную жизнь, сиротке моей, но, видно, господь все же помог. Вырастила Ольгу, учиться отправила и замуж за хорошего парня выдала.

– Сиротке? – удивилась Лариса, зацепившись из всех бабушкиных причитаний за одно слово. – Ведь у нее была ты!

– Д-да, так… – смутилась старушка, словно проговорилась о чем-то недозволенном. Отложив снимок, она нарочито бодрым тоном поинтересовалась: – На автобус, чай, не опаздываешь?

– Не опаздываю! Ба, ты мне про деда практически ничего не рассказывала, как вы с ним познакомились. И почему он так рано умер. И как ты маму одна растила.

– Тяжело было, вот так и растила, – хмуро отозвалась бабушка, посуровев. И, сняв очки, собрала фотографии обратно в пакет. Потом, помолчав, словно принимая какое-то важное решение, созналась: – Ольга-то ведь мне не родная… Вернее, кровь-то родная, но не я ейная мать. Я только ее вырастила и воспитала, но не родила.

Лариса, мысленно ахнув, затаила дыхание в ожидании бабушкиного рассказа, боясь, что та, проговорившись, на этом и закроет тему.

– Я долго эту тайну хранила, не говорила твоей матери. А потом, когда она уже взрослая стала, когда у нее собственные дети родились, рассказала. Боялась, что она плохо примет то, что не я ее родила, да нет, будто ничего не изменилось. Сказала Оленька, что я для нее была мамой, мамой и останусь, вот так…

На глазах старушки показались слезы, и она аккуратно промокнула их платочком.

– Ольга – дочь моей младшей сестры Антонины. А мне племянницей родной приходится. Твой дед Иван был изначально женат на Тонечке. Непонятная история вышла с их свадьбой… У меня подруга была – Лида. Вот с ней Иван и встречался. Любовь у них была сильная, свадьбу играть собирались, все готово уже, полдеревни пригласили… А Тоня в Ивана влюблена была. Сколько раз я ее заставала в слезах, утешала и ругала, да как исцелить разбитое девичье сердце? Тонечка совсем молоденькая – лет семнадцати, для нее Иван был первой и единственной любовью. Никакие доводы не помогали. Страдала сильно, когда узнала, что Иван на Лиде женится.

Бабушка сделала паузу. Взяв чайник, налила чаю себе и Ларисе и снова пододвинула внучке блюдо с пирожками:

– Кушай, ангел мой. Для тебя ведь пекла.

Лариса, хоть уже и была сыта, послушно взяла пирожок, лишь бы бабушка не отвлекалась на уговоры и продолжала рассказывать.

– А потом, незадолго до свадьбы, между Иваном и Лидой произошла какая-то крупная ссора. Они размолвились, и Иван неожиданно для всех женился на Тоне. Я думала, что со злости, чтобы досадить Лиде, заставить страдать. Все никак не могла поверить, что Иван разлюбил Лидку и вдруг полюбил Тонечку. Ан нет, любил-то Иван Тоню… О Лиде совсем забыл, словно и не было ее вовсе. А на Тонечку надышаться не мог, только ею и жил…

Бабушка горестно вздохнула, видимо, ворошить старое было очень тяжело.

– После свадьбы Иван с Тоней уехали из деревни – подальше от сплетен и пустых разговоров. Обжились в городе. Ваня работу нашел, а от завода ему эту квартиру дали. Дом построили специально для молодых специалистов. Тоня уже Олечку ждала, так что квартира стала для них большим счастьем. Жить бы им да радоваться… Горе, горе… Тонечка в родах умерла. Ох и мучилась, бедная, никак разродиться не могла. Я тоже в город переехала – хотела, как Иван, устроиться на завод. В деревне-то что делать молодой девчонке? Да еще думала сестричке первое время после родов помочь. Она ведь сама-то еще почти ребенком была! Да не судьба… Тоня незадолго до родов сама не своя стала, будто чувствовала свой конец. Плакала часто, боялась чего-то… Иван потом проговорился, что во сне она стала бормотать, будто ей страхи какие виделись. Боялась, видимо, родов-то… Видимо, чувствовала смерть свою. Ох, она и мучилась, бедняжечка, когда рожала. От боли даже помешалась немного, бредила. Себя чуть цепочкой не задушила, на которой украшение носила. Мне это акушерка потом уж рассказала. Вернула Тонечкины вещи вместе с порванной цепочкой, рассказав, что перед самой смертью Тоня с себя ее сорвала и на пол швырнула. Как Олечку родила, так и померла… Ох, Иван и страдал. Видимо, тоже от горя помутился, долго дочку не признавал, обвиняя ее в Тонечкиной смерти. А чем малышка-то виновата? Едва появившись на свет, осиротела… С девочкой я стала нянчиться. А потом Иван, когда уж немного оправился от смерти жены, предложил мне замуж за него выйти, чтобы я могла девочку удочерить и воспитывать ее. Вышла я замуж за твоего деда. Мужем и женой друг другу мы так и не стали. Иван все не смог забыть Тонечку, сам не свой без нее был, запил. Вот так и жили мы – Ваня пил, а я девочку растила. Прожили мы вместе недолго, меньше года. Иван следом за Тоней ушел. Напился зимой и, уснув где-то на улице, замерз. Не смог жить без Тонечки. Дочку так и не полюбил – не удержала она его. Вот такая история, Ларочка…

Лариса, потрясенная, молчала. И только потом, после долгой паузы, спросила:

– Ба, а что стало с той девушкой, которую мой дед перед самой свадьбой бросил?

– С Лидой? Не знаю. Пропала куда-то. Кто-то говорил, что видел ее… Я из деревни вслед за Тоней и Иваном уехала и приезжала туда потом считаное количество раз – на похороны матери, да потом – на отцовы. Тонечку тоже на деревенском кладбище похоронили. И Ваню. Лиду я не видела и ничего о ней больше не слышала.